О`Санчес - Кромешник
Дядька с двумя длинными свёртками в левой руке возник неожиданно, словно ниоткуда. Только что улица была фоном, где двигались привычные или нейтральные прохожие и автомобили, а мужчина уже открывает калитку в воротах. Анна не заметила автомобиля, из которого он вышел, или стороны, откуда он подошёл. От калитки до входной двери было чуть меньше двадцати метров расстояния по прямой, но зигзаги мощёной дорожки между клумбами удлиняли её примерно до двадцати пяти метров, Анна хорошо помнила, как отец с рулеткой лично вымерял для мамы все «длинноты и широты» дворика, чтобы она спланировала, где что должно быть посажено и как при этом смотреться. Нечто странное зацепило взгляд девочки, обострённый многими месяцами уличных наблюдений: этот человек двигался как-то не так… Каждым движением рук и ног он подтверждал это впечатление. Анна лихорадочно пыталась в эти короткие секунды разобраться в замеченной необычности, и вдруг музыкальное образование подсказало ей аналог и объяснение: движения мужчины были синкопированы. В целом весь он, с руками, ногами и головой, совершил свой путь от калитки до порога не быстрее и не медленнее, чем многие другие, кто на её глазах приближался к дому, но вот его промежуточные движения… Нога отрывалась от земли и ступала на землю, то есть совершала весь цикл шага, в обыкновенном темпе, однако в середине она как бы ускорялась быстрее и замедлялась чуть заметнее. Особенно это было заметно при повороте головы, когда мужчина так быстро обернулся на её окно, что она отшатнулась от неожиданности…
Зазвенел колокольчик внизу, мамин голос, не менее звонкий, пропел: «Иду, иду, секундочку!…»
«Девчонка подглядывает, значит, ей интересно. Надо её интерес не упустить. Если головой она в родителей – с ней можно будет договориться…»
Луиза выглядела особенно эффектно в запорошённом мукой фартуке поверх великолепного вечернего платья. Драгоценности и макияж уже были на ней, но на ногах – Гек засёк – туфли домашние. Но она обязательно наденет парадные, даже Гек со своим малым опытом светского общения в этом не сомневался…
– Боже мой, Стив! Я так надеялась, что вы опоздаете хотя бы на четверть часа! Мой пирог с дичью капризничает, никак не хочет доходить!… Но проходите же, я прошу меня простить за внешний вид…
– Ну уж нет! Я шёл к вам запросто, без фрака и бабочки, а у вас тут целый приём. Это вам и Анне…
– Какая прелесть… О подобных хризантемах я только в книжках и светских журналах читала. Даже Оскар Уайльд испугался бы красить такое чудо… – Луиза сама деликатно сняла с букетов обёрточное покрытие и поставила цветы в заранее приготовленные вазы. Но как только она освободится, вазы необходимо будет заменить, поискать более подходящие – она была почему-то уверена, что Ларей принесёт розы, и подготовилась соответственно.
– Красить? Зачем их красить?
– О, это я так… Жил некогда в Англии гениальный писатель-эстет с экстравагантными причудами…
– Уайльд? Я запомню. А что он написал?
– Многое… «Портрет Дориана Грея», например… Да что же вы стоите? Пожалуйста, располагайтесь где и как хотите, попросту… Ещё четверть часа, и я все-все подготовлю. Анна что-то не в духе, но я с ней переговорю и она к нам спустится, я уверена. Ещё раз прошу меня извинить за бедлам…
– Ещё раз отказано. Но если пообещаете добавку… Запахи у вас из кухни идут – никаких платков не хватит слюни утирать… Пожалуйста, Луиза, занимайтесь своими делами, а мне наоборот любопытно и желательно успокоиться, осмотреться… Анна, значит, наверху, у себя?
– Да… Она…
– Вы разрешите мне подняться и испросить у неё аудиенции на эти четверть часа?
– Ну… конечно. Я с вами сейчас…
– А можно я сам?
– Хорошо. А я тогда на кухню. Если что – зовите, я прибегу и вас спасу…
Гек постучался. Не дождавшись ответа, постучал ещё раз и открыл дверь. Девочка сидела в инвалидной коляске спиной ко входной двери.
– Анна, добрый день.
– Я, по-моему, не разрешала входить.
– Виноват, видимо не расслышал. Здравствуй, говорю.
– Здравствуйте и до свидания.
– Ты хотя бы повернись ко мне. Я человек простой, но и мне это кажется невежливым.
– Кажется – креститесь. Называть на ты незнакомого человека – тоже невежливо. – Анна развернулась, ловко вращая колёсами. – Я повернулась. Довольны?
– Да.
– Теперь ваша очередь. Будьте так любезны, прошу вас, если это вас не затруднит, закройте дверь с той стороны.
Гек, никуда не выходя, притворил за собою дверь и в упор поглядел на девочку.
– Ну ты на меня не очень-то волоки. Я тебе что здесь, для этикета прыгаю? Я ведь не просто так, я, понимаешь ли, утешать сюда приехал. Меня твоя мама специально для этого пригласила.
– Вот её и утешайте.
– Ну а я, по-твоему, что сейчас делаю?
Анна, несколько ошеломлённая манерами и речами незнакомца, смешалась на секунду, не зная, что сказать в ответ на странную то ли шутку, то ли прикол…
– Вас Леонардо Коррада послал, да? Для душеспасительных сеансов?
– Твой Коррада вафлист и недоносок. Ещё не хватало, чтобы я имел к нему хотя бы малейшее отношение.
– Вы его что, не любите?
– Не люблю. Причём заочно. Знаком с его бизнесом понаслышке, а сводить знакомство не собираюсь.
Девочка помялась мгновение, но все же спросила:
– А что такое вафлист? – Гек ойкнул про себя, но слово вылетело, чего уж тут пенять на привычки и их формирующую среду.
– Это такое ругательство, обидное для мужчин.
– Почему именно для мужчин? Как это так может быть?
– Вот и может, если мужчина ведёт себя в определённых ситуациях как женщина.
– А что, женщина хуже мужчины, да? Низшее существо?
Гек задумался.
– Нет, я бы так не сказал. Однако есть присущие каждому полу нормы и правила, понятия, если хочешь, которых должны придерживаться и мужчины, и женщины. Представь, если бы твоя мама проводила вечера в бильярдной и, попивая пиво, кружку за кружкой, делилась бы похабными анекдотами с приятелями…
– Это чушь, и она невозможна!
– И правильно. Но тем не менее в Бабле бродят туда-сюда целые стада мужчин, для которых это поведение привычно, но тем не менее не делает из них скотов в глазах общественности.
– А в моих – делает.
– Но ты ещё не все человечество. Однако мы отвлеклись. Если человек делает неприемлемые для его социальной среды вещи, то это позорно. Хотя для иного пола, страны или профессии это может быть и не так.
– Так чем же он вафлист, ваш Коррада?
– Он не мой, это во-первых. Во-вторых, я ляпнул не подумав, потому что доказательств моим словам у меня нет. Будь он здесь – имел бы право призвать меня к ответу за такое. А в-третьих – это ругательство считается грязным и я был не прав, брякнув его при тебе. Извини и забудь.
– Ну а все-таки, что оно означает?
– То, что мужчина противоестественным и вдобавок изощрённым способом исполняет женскую роль в присутствии другого мужчины. Раз-два-три – харе-харо на этом. Лучше расскажи о себе, а то я все болтаю да болтаю…
Анна вновь подобралась и замерла отчуждённо.
– Нечего рассказывать. В школе не учусь, в церковь не хожу.
– Так небось и на исповедь не ходишь?
– И на исповедь не хожу, да-а. За это гореть мне вечно в аду, разглядывая надпись.
– Какую ещё надпись?
– Книги надо читать, а не газеты со спортом. В переводе с латыни это звучит: «Оставь надежду всяк сюда входящий!» Наверное, с восклицательным знаком.
– Единица с минусом тебе. Кол осиновый в дневник и серые мозговые клетки.
– За что же так страшно?
– За лень и тугодумство. В одной фразе три обалденных ошибки. Не всякий большой спортсмен такого достигнет с одной попытки.
– Ну, во-первых, это фраза не моя…
– Это даже не ошибка, мы её не считаем. У Вергилия с Данте своя голова была, а у тебя своя должна быть. С чего бы это черти изъяснялись по-латыни? Это что, их родовой язык?
– При чем тут…
– «Оставь надежду…» – перевод с латыни, ты сказала, условно обозначив реальностью художественное произведение, вроде как задала игру. Так?
– Допустим.
– Логично предположить, что латынь этой фразы – тоже перевод с некоего всем понятного жаргона, иначе неграмотный дакота и бушмен так и попрутся туда, не оставляя надежды. Логично?
– Странная у вас логика… Но в рамках, гм, игры – логично.
– Это раз. Второе: данная вывеска вовсе не в аду висит, Анна. Могла бы это и сама понять, без подсказок.
– А где же? В раю, что ли, ей висеть?
– Именно. Соображаешь. Если в рай попал – все. Финиш. Арфы, яблоки – и навсегда. Миллион лет пройдёт, миллиард – одно и то же, без перемен и надежды на перемены. Без выхода.
– У вас очень вульгарные представления о радостях рая. Может быть, это непрерывное переживание удовольствия…
– От чего? От жратвы, интеллектуальных свершений, музыки или кайфа по героиновому типу?
